— Милочка, — сказал я, — если вы не побережетесь, ваше платье может оказаться сильно измятым.
— Оно не так легко мнется, — спокойно возразила девушка, — Именно поэтому я его и надела. Но если вас это беспокоит, вы всегда можете его снять.
Улыбнувшись, она медленно повернулась, чтобы я мог расстегнуть молнию и раздеть ее. Если я осмелюсь, конечно. Это была игра для детей, и, черт побери, я не имел желания играть с ней в такие игры! Я просто поднял девушку на руки, перенес к ближайшей постели и бросил на одеяло с такой силой, что она подскочила на пружинах. Девица с негодованием взглянула на меня из-под копны ярких волос, неожиданно закрывших ей лицо.
Я сказал:
— Если вам вздумалось поиграть, так и скажите. Я давно вышел из того возраста, когда играют в сексуальные игры.
Девушка облизнула губы, и улыбнулась:
— Разве кто-нибудь вышел из такого возраста?
Она оказалась права, конечно.
9
Зал ресторана в одном из отелей Рено оказался высоко наверху. Но увидеть это вы бы не смогли: я узнал об этом только потому, что мы поднялись туда на лифте.
В Европе на крыше отеля обязательно устроен сад, где, попивая коктейль, аперитив или более крепкий напиток и любуясь вечерним городом или пейзажем вокруг него, вы непринужденно беседуете о чем угодно, не обязательно на любовную тему, а затем спускаетесь вниз, где вас ждет удобный столик, накрытый белой скатертью. Вокруг вас полно свободного пространства, никто не дышит в спину, и изысканный ужин вам подадут безупречные официанты, гордящиеся своей работой… Не хочу показаться непатриотичным, но за океаном кое-что делают лучше нас, а кое-что хуже. Но накормить в Европе умеют очень хорошо.
Там, куда мы попали, столики оказались размером с колесо одной из этих современных маленьких машин. Это, конечно, преувеличение, но общий эффект создавался именно такой. Официантам для маневра места не оставалось, и они передвигались между столиками, используя процесс просачивания. Возможно, из-за этого у них было плохое настроение, а может быть, они с ним родились.
В конце зала находилась сцена, на которой в сопровождении чего-то такого, что с трудом поддавалось определению «оркестра» пел какой-то субъект. Я сказал «субъект» для удобства формулировки. Как и то, чем он занимался, я условно обозначил словами «пение». Я бросил взгляд на девушку по другую сторону столика: она как будто была надлежащего возраста, чтобы объяснить мне этот феномен.
— Ну и как? Кружит ли он вам голову? — поинтересовался я, — Возбуждает какие-нибудь чувства?
— Да, конечно. Мой материнский инстинкт, — ответила она. — У меня возникает просто неистребимое желание подойти и сменить ему ползунки. Может быть, он тогда перестанет рыдать.
Ее внутренние ресурсы казались просто фантастическими. Глядя на нее, никто бы не догадался, что всего лишь полчаса назад она лежала на смятой постели, раскрасневшись и тяжело дыша; в платье, задравшемся выше талии, и разметавшимися по подушке волосами. Сейчас она снова имела безупречный, спокойный и даже какой-то невинный вид, как будто греховные мысли никогда не приходили ей в голову. Во всяком случае, с того момента, как она надела свое белоснежное платье. Только взгляд чуть-чуть изменился — или просто разыгралось мое воображение. Приятно думать, будто то, что между нами произошло, девушке небезразлично.
Она вдруг потянулась и коснулась моей руки перчаткой.
— Да, еще вот что: никаких разговоров о Лолите. Обещай мне.
— Я и не думал…
— Тот тип в Нью-Йорке. Все это мерзкое время я была его маленькой мерзкой Лолитой. Мне это нравилось, пока я не прочитала книгу. Вот оказалась пилюля! И в любом случае я — не подросток. Только потому, что он был несколькими годами старше, как и ты тоже… Так что не воображай… Если скажешь хоть одно слово о Лолите, я встану и уйду!
Я посмотрел на воющего сопляка на сцене и сказал:
— Может быть, и неплохая мысль. При условии, что пойдем вместе.
— Просто я хотела предупредить. Никаких Лолит.
— В этом случае, — заметил я, — не пора ли сообщить, как тебя зовут?
Девушка вздрогнула.
— Разве ты не знаешь?
— Фамилию — да: Фредерикс, но не имя.
— Мойра. Смешно, да?
— Не очень. Меня зовут Мэтт.
— Знаю, — откликнулась она, окинув зал взглядом, как будто видела все это в первой раз, — Если хочешь, можно пойти в другое место, раз тебе здесь не нравится.
Сюда мы попали по ее рекомендации, и я сказал:
— Наверное, я чересчур привередлив, но в Европе вам создадут атмосферу и не станут так шуметь.
— Здесь довольно тесно, — признала она, — Но предполагается, что кормят хорошо, — Ее зеленые глаза на мгновение остановились на мне, — Что ты делал в Европе, Мэтт?
— Дела, — туманно пояснил я.
— Какие дела?
Я ответил не сразу. Лгать мне не хотелось. К тому же на этот раз в Вашингтоне меня не снабдили никакой легендой, а когда начинаешь сочинять по ходу дела, очень часто сам себя загоняешь в угол.
Мойра по-прежнему держала свою руку на моей.
— Ты работаешь в Вашингтоне? — Она не сводила с меня глаз.
— ФБР? — Я изобразил удивление. — Разве я похож на одного из кристально чистых, мужественных молодых людей мистера Гувера? Их же отбирают, как цвет нации, по преданности делу и цельности характера. Если бы я был из этой компании, тебе бы и за миллион лет не удалось бы меня соблазнить. Я был бы как скала. Неприступен и тверд как камень.
Девушка улыбнулась мне через столик.
— Хорошо, Мэтт. Больше никаких вопросов. Но вообще-то я имела в виду не ФБР, а… — Она заколебалась и опустила взгляд в бокал, содержащий нечто, числящееся под названием мартини: — Что ж, джин там, возможно, и был, но за вермут ручаться не стану.
Подняв глаза, она сказала:
— Я подразумевала некоторые службы министерства финансов.
— Никогда не занимался подоходным налогом, — заявил я.
— Ты, мой милый, скользок, как угорь.
— А ты слишком настойчива. Почему бы мне не оставаться просто бывшим мужем миссис Логан, отправленным в отставку?
— С такими-то шрамами? Да еще твой вид, когда ты услышал фамилию Фредерикс, и… — Девушка опустила глаза. — Не думаю, что меня следует обвинять в излишнем любопытстве. Кстати…
— Что кстати? — подтолкнул я ее, поскольку Мойра вдруг замолкла.
— Кстати сказать, я — пришла к тебе в мотель не только потому, что мне стало одиноко. Мне было… мне было интересно узнать…
Она покраснела, и я ухмыльнулся.
— Ты решила изобразить из себя Мату Хари?
Мойра, поджав губы, возразила:
— И не так уж плохо у меня получилось. Ты — ее бывший муж. Тут, судя по всему, нет никаких сомнений. Но ты являешь собой и кое-что. Нечто… — она опять заколебалась.
— Так что же?
— Ты какой-то особенный, не похожий на других в таком мрачном смысле. — Взгляд ее стал серьезным. — Мне не раз доводилось сталкиваться с людьми дяди Сэма. Всю жизнь, можно сказать, я натыкалась на разного рода ищеек, охотившихся за отцом. Половина, да нет — процентов девяносто, только и жаждали, чтобы от них откупились, а от остальных меня тошнило — они, видите ли, спасали страдающее человечество! И тех и других я чуяла за милю, но тебя, бэби, я раскусить не могу. Ты не тянешь лапу за взяткой, но и избытком честности и справедливости тоже не отличаешься. Не могу понять, какую цель ты преследуешь.
Я подумал и спросил:
— Тебя, Мойра, очень беспокоит судьба отца?
— Я его ненавижу, — ответила она не колеблясь, — Он поместил мою мать в… санаторий — так это место называется. Тот еще санаторий! Она, возможно, могла бы и излечиться. Сколько алкоголиков удалось избавить от пристрастия к спиртному, но зачем ему такие заботы? Он просто не хотел, чтобы на его пирушках она сосала томатный сок, напоминая гостям, что жена Сола Фредерикса была пьяницей. К тому же мама уже растеряла свою красоту, а папочка любит шикарных дам. Вот он и загнал ее в такой милый уютный уголок, где она может упиться до смерти, никого не побеспокоив. Ей это еще не удалось, но она старается…
Глаза девушки не отрывались от моего лица.
— Вот ответ на твой вопрос. Но если я правильно понимаю, ты спрашиваешь не об этом. Не пойми меня неправильно, Мэтт. Я не выбирала себе отца, и он меня — тоже. Но в отношении некоторых вещей ничего не поделаешь. Он — мой папочка, и мне от него никуда не деться. Я, надеюсь, ясно выражаюсь?
— Да, — ответил я, — да, ясно.
— Я знаю, это так теперь устарело, — продолжала она. — Если в наши дни ваш лучший друг окажется жуликом, коммунистом или еще кем-то в этом роде, вы должны тут же выдать его соответствующим властям. Это — ваш долг перед обществом, и плевать на дружбу, личную привязанность и тому подобную чепуху. Раньше люди отдавали жизнь за такие вещи, но теперь это — чепуха. Что же касается семейных уз, то в колледже мне о них все разъяснили. Если сынок расправляется топором с мамочкой и папочкой, то это только нормально: он, бедняжка, просто освобождается от своих комплексов. Но банальный факт, Мэтт, состоит в том, что я не принадлежу к таким сложным личностям. И мне наплевать на мой долг перед обществом. Я — тупая, провинциальная девушка, и мой старик — это мой старик. Если он при этом еще и сукин сын, то все равно он — мой сукин сын, — Она глубоко вздохнула, — Что я хочу сказать…
